Неточные совпадения
Там, где
простой идиот расшибает себе голову или наскакивает на рожон, идиот властный раздробляет пополам всевозможные рожны и совершает свои, так
сказать, бессознательные злодеяния вполне беспрепятственно.
«Нет, —
сказал он себе, — как ни хороша эта жизнь,
простая и трудовая, я не могу вернуться к ней. Я люблю ее».
При этих словах глаза братьев встретились, и Левин, несмотря на всегдашнее и теперь особенно сильное в нем желание быть в дружеских и, главное,
простых отношениях с братом, почувствовал, что ему неловко смотреть на него. Он опустил глаза и не знал, что
сказать.
— Алексей сделал нам ложный прыжок, —
сказала она по-французски, — он пишет, что не может быть, — прибавила она таким естественным,
простым тоном, как будто ей никогда и не могло приходить в голову, чтобы Вронский имел для Анны какое-нибудь другое значение как игрока в крокет.
— Ах, только не мужем, с
простою усмешкой
сказала она. — Я не знаю, я не думаю о нем. Его нет.
— Я нынче зимой должен был, кажется, обедать с вами, —
сказал он, улыбаясь своею
простою и открытою улыбкой, — но вы неожиданно уехали в деревню.
— Меня очень занимает вот что, —
сказал Левин. — Он прав, что дело наше, то есть рационального хозяйства, нейдет, что идет только хозяйство ростовщическое, как у этого тихонького, или самое
простое. Кто в этом виноват?
Открытие это, вдруг объяснившее для нее все те непонятные для нее прежде семьи, в которых было только по одному и по два ребенка, вызвало в ней столько мыслей, соображений и противоречивых чувств, что она ничего не умела
сказать и только широко раскрытыми глазами удивленно смотрела на Анну. Это было то самое, о чем она мечтала еще нынче дорогой, но теперь, узнав, что это возможно, она ужаснулась. Она чувствовала, что это было слишком
простое решение слишком сложного вопроса.
— Трудиться для Бога, трудами, постом спасать душу, — с гадливым презрением
сказала графиня Лидия Ивановна, — это дикие понятия наших монахов… Тогда как это нигде не сказано. Это гораздо
проще и легче, — прибавила она, глядя на Облонского с тою самою ободряющею улыбкой, с которою она при Дворе ободряла молодых, смущенных новою обстановкой фрейлин.
Профессор с досадой и как будто умственною болью от перерыва оглянулся на странного вопрошателя, похожего более на бурлака, чем на философа, и перенес глаза на Сергея Ивановича, как бы спрашивая: что ж тут говорить? Но Сергей Иванович, который далеко не с тем усилием и односторонностью говорил, как профессор, и у которого в голове оставался простор для того, чтоб и отвечать профессору и вместе понимать ту
простую и естественную точку зрения, с которой был сделан вопрос, улыбнулся и
сказал...
— Вот всё, что я могла сделать, — улыбаясь
сказала она Анне, которая в третьем, опять в чрезвычайно
простом платье вышла к ней.
— У меня хозяйство
простое, —
сказал Михаил Петрович. — Благодарю Бога. Мое хозяйство всё, чтобы денежки к осенним податям были готовы. Приходят мужички: батюшка, отец, вызволь! Ну, свои всё соседи мужики, жалко. Ну, дашь на первую треть, только
скажешь: помнить, ребята, я вам помог, и вы помогите, когда нужда — посев ли овсяный, уборка сена, жнитво, ну и выговоришь, по скольку с тягла. Тоже есть бессовестные и из них, это правда.
— Это я не могу понять, —
сказал Чичиков. — Десять миллионов — и живет как
простой мужик! Ведь это с десятью мильонами черт знает что можно сделать. Ведь это можно так завести, что и общества другого у тебя не будет, как генералы да князья.
— Мне совестно наложить на вас такую неприятную комиссию, потому что одно изъяснение с таким человеком для меня уже неприятная комиссия. Надобно вам
сказать, что он из
простых, мелкопоместных дворян нашей губернии, выслужился в Петербурге, вышел кое-как в люди, женившись там на чьей-то побочной дочери, и заважничал. Задает здесь тоны. Да у нас в губернии, слава богу, народ живет не глупый: мода нам не указ, а Петербург — не церковь.
Хотя ему на часть и доставался всегда овес похуже и Селифан не иначе всыпал ему в корыто, как
сказавши прежде: «Эх ты, подлец!» — но, однако ж, это все-таки был овес, а не
простое сено, он жевал его с удовольствием и часто засовывал длинную морду свою в корытца к товарищам поотведать, какое у них было продовольствие, особливо когда Селифана не было в конюшне, но теперь одно сено… нехорошо; все были недовольны.
— Послушайте, матушка… эх, какие вы! что ж они могут стоить? Рассмотрите: ведь это прах. Понимаете ли? это просто прах. Вы возьмите всякую негодную, последнюю вещь, например, даже
простую тряпку, и тряпке есть цена: ее хоть, по крайней мере, купят на бумажную фабрику, а ведь это ни на что не нужно. Ну,
скажите сами, на что оно нужно?
В голове просто ничего, как после разговора с светским человеком: всего он наговорит, всего слегка коснется, все
скажет, что понадергал из книжек, пестро, красно, а в голове хоть бы что-нибудь из того вынес, и видишь потом, как даже разговор с
простым купцом, знающим одно свое дело, но знающим его твердо и опытно, лучше всех этих побрякушек.
— Ведь это, точно, странно, —
сказал Платонов, — отчего это у нас так, что если не смотришь во все глаза за
простым человеком, сделается и пьяницей и негодяем?
— Благодарю, —
сказал Грэй, вздохнув, как развязанный. — Мне именно недоставало звуков вашего
простого, умного голоса. Это как холодная вода. Пантен, сообщите людям, что сегодня мы поднимаем якорь и переходим в устья Лилианы, миль десять отсюда. Ее течение перебито сплошными мелями. Проникнуть в устье можно лишь с моря. Придите за картой. Лоцмана не брать. Пока все… Да, выгодный фрахт мне нужен как прошлогодний снег. Можете передать это маклеру. Я отправляюсь в город, где пробуду до вечера.
— Две? —
сказал хозяин, судорожно подскакивая, как пружинный. — Тысячи? Метров? Прошу вас сесть, капитан. Не желаете ли взглянуть, капитан, образцы новых материй? Как вам будет угодно. Вот спички, вот прекрасный табак; прошу вас. Две тысячи… две тысячи по… — Он
сказал цену, имеющую такое же отношение к настоящей, как клятва к
простому «да», но Грэй был доволен, так как не хотел ни в чем торговаться. — Удивительный, наилучший шелк, — продолжал лавочник, — товар вне сравнения, только у меня найдете такой.
— Или
проще и понятнее
сказать — в больном.
Феклуша. Нельзя, матушка, без греха: в миру живем. Вот что я тебе
скажу, милая девушка: вас,
простых людей, каждого один враг смущает, а к нам, к странным людям, к кому шесть, к кому двенадцать приставлено; вот и надобно их всех побороть. Трудно, милая девушка!
Так часто добрый селянин,
Простой солдат иль гражданин,
Кой с кем своё сличая состоянье,
Приходят иногда в роптанье.
Им можно то ж почти
сказать и в оправданье.
Кнуров. Совершенную правду вы
сказали. Ювелир — не
простой мастеровой, он должен быть художником. В нищенской обстановке, да еще за дураком мужем, она или погибнет, или опошлится.
— Чтобы вам было
проще со мной, я
скажу о себе: подкидыш, воспитывалась в сиротском приюте, потом сдали в монастырскую школу, там выучилась золотошвейному делу, потом была натурщицей, потом [В раннем варианте чернового автографа после: потом — зачеркнуто: три года жила с одним живописцем, натурщицей была, потом меня отбил у него один писатель, но я через год ушла от него, служила.] продавщицей в кондитерской, там познакомился со мной Иван.
— Головастик этот, Томилин, читал и здесь года два тому назад, слушала я его. Тогда он немножко не так рассуждал, но уже можно было предвидеть, что докатится и до этого. Теперь ему надобно будет православие возвеличить. Религиозные наши мыслители из интеллигентов неизбежно упираются лбами в двери казенной церкви, —
простой, сыромятный народ самостоятельнее, оригинальнее. — И, прищурясь, усмехаясь, она
сказала: — Грамотность — тоже не всякому на пользу.
Солдат поднял из-под козырька фуражки темные глаза на Якова и уже
проще, без задора, даже снисходительно
сказал...
— Все это — последствия ее ненормальных отношений с Вырубовой. Не понимаю лесбианок, —
сказала она, передернув плечами. — И там еще — этот беглый монах, Распутин. Хотя он, кажется, даже не монах, а
простой деревенский мельник.
И первый раз ему захотелось как-то особенно приласкать Лидию, растрогать ее до слез, до необыкновенных признаний, чтоб она обнажила свою душу так же легко, как привыкла обнажать бунтующее тело. Он был уверен, что сейчас
скажет нечто ошеломляюще
простое и мудрое, выжмет из всего, что испытано им, горький, но целебный сок для себя и для нее.
— Это — верно, —
сказал он ей. — Собственно, эти суматошные люди, не зная, куда себя девать, и создают так называемое общественное оживление в стенах интеллигентских квартир, в пределах Москвы, а за пределами ее тихо идет нормальная, трудовая жизнь
простых людей…
— Не сердись, —
сказал Макаров, уходя и споткнувшись о ножку стула, а Клим, глядя за реку, углубленно догадывался: что значат эти все чаще наблюдаемые изменения людей? Он довольно скоро нашел ответ,
простой и ясный: люди пробуют различные маски, чтоб найти одну, наиболее удобную и выгодную. Они колеблются, мечутся, спорят друг с другом именно в поисках этих масок, в стремлении скрыть свою бесцветность, пустоту.
— Совершенно невозможный для общежития народ, вроде как блаженный и безумный. Каждая нация имеет своих воров, и ничего против них не
скажешь, ходят люди в своей профессии нормально, как в резиновых калошах. И — никаких предрассудков, все понятно. А у нас самый ничтожный человечишка,
простой карманник, обязательно с фокусом, с фантазией. Позвольте рассказать… По одному поручению…
Его слушали так же внимательно, как всех, чувствовалось, что каждому хочется
сказать или услышать нечто твердое, успокаивающее, найти какое-то историческое, объединяющее слово, а для Самгина в метелице речей, слов звучало
простое солдатское...
— Совсем сбрендил паренек, — неодобрительно
сказала она, косясь на Диомидова. — Из
простых, а — нежный. С капризом. Взял да и выплеснул на Лидочку ковш воды…
— Я в это не верю, —
сказал Самгин, избрав самый
простой ответ, но он знал, что все слухи, которые приносит Дронов, обычно оправдываются, — о переговорах министра внутренних дел Протопопова с представителем Германии о сепаратном мире Иван сообщил раньше, чем об этом заговорила Дума и пресса.
— Это пустяки, — небрежно
сказала она. — Но ты видел, чем издревле живут миллионы
простых людей.
— Дайте-ка табаку! —
сказал Тарантьев. — Да у вас
простой, не французский? Так и есть, —
сказал он, понюхав, — отчего не французский? — строго прибавил потом.
Из глаз его выглядывало уныние, в ее разговорах сквозило смущение за Веру и участие к нему самому. Они говорили, даже о
простых предметах, как-то натянуто, но к обеду взаимная симпатия превозмогла, они оправились и глядели прямо друг другу в глаза, доверяя взаимным чувствам и характерам. Они даже будто сблизились между собой, и в минуты молчания высказывали один другому глазами то, что могли бы
сказать о происшедшем словами, если б это было нужно.
— Ах, Вера! —
сказал он с досадой, — вы все еще, как цыпленок, прячетесь под юбки вашей наседки-бабушки: у вас ее понятия о нравственности. Страсть одеваете в какой-то фантастический наряд, как Райский… Чем бы прямо от опыта допроситься истины… и тогда поверили бы… — говорил он, глядя в сторону. — Оставим все прочие вопросы — я не трогаю их. Дело у нас прямое и
простое, мы любим друг друга… Так или нет?
О Тушине с первого раза нечего больше
сказать. Эта
простая фигура как будто вдруг вылилась в свою форму и так и осталась цельною, с крупными чертами лица, как и характера, с не разбавленным на тонкие оттенки складом ума, чувств.
Марк, по-своему, опять ночью, пробрался к нему через сад, чтоб узнать, чем кончилось дело. Он и не думал благодарить за эту услугу Райского, а только
сказал, что так и следовало сделать и что он ему, Райскому, уже тем одним много сделал чести, что ожидал от него такого
простого поступка, потому что поступить иначе значило бы быть «доносчиком и шпионом».
«Опять глупость сделал!» — терзался он про себя, приняв
простое, дружеское поручение, с которым она обратилась к нему, потому что некому было поручить, как она
сказала, — за какое-то косвенное поощрение его надежд!
— Вы уверяете, что слышали, а между тем вы ничего не слышали. Правда, в одном и вы справедливы: если я
сказал, что это дело «очень
простое», то забыл прибавить, что и самое трудное. Все религии и все нравственности в мире сводятся на одно: «Надо любить добродетель и убегать пороков». Чего бы, кажется,
проще? Ну-тка, сделайте-ка что-нибудь добродетельное и убегите хоть одного из ваших пороков, попробуйте-ка, — а? Так и тут.
Впишу здесь, пожалуй, и собственное мое суждение, мелькнувшее у меня в уме, пока я тогда его слушал: я подумал, что любил он маму более, так
сказать, гуманною и общечеловеческою любовью, чем
простою любовью, которою вообще любят женщин, и чуть только встретил женщину, которую полюбил этою
простою любовью, то тотчас же и не захотел этой любви — вероятнее всего с непривычки.
Меня встретил хозяин, тотчас же шмыгнувший в мою комнату. Он смотрел не так решительно, как вчера, но был в необыкновенно возбужденном состоянии, так
сказать, на высоте события. Я ничего не
сказал ему, но, отойдя в угол и взявшись за голову руками, так
простоял с минуту. Он сначала подумал было, что я «представляюсь», но под конец не вытерпел и испугался.
Впрочем, в их уважении к старшим я не заметил страха или подобострастия: это делается у них как-то
проще, искреннее, с теплотой, почти, можно
сказать, с любовью, и оттого это не неприятно видеть.
Еще издали завидел я, у ворот стояли, опершись на длинные бамбуковые посохи, жители; между ними, с важной осанкой, с задумчивыми, серьезными лицами, в широких,
простых, но чистых халатах с широким поясом, виделись — совестно и
сказать «старики», непременно
скажешь «старцы», с длинными седыми бородами, с зачесанными кверху и собранными в пучок на маковке волосами.
— Что он у вас спрашивает, кто вы? — спросила она у Нехлюдова, слегка улыбаясь и доверчиво глядя ему в глаза так просто, как будто не могло быть сомнения о том, что она со всеми была, есть и должна быть в
простых, ласковых, братских отношениях. — Ему всё нужно знать, —
сказала она и совсем улыбнулась в лицо мальчику такой доброй, милой улыбкой, что и мальчик и Нехлюдов — оба невольно улыбнулись на ее улыбку.
— Как по-своему? Я верю, как баба самая
простая, —
сказала она улыбаясь. — А в-третьих, — продолжала она, — я завтра еду в французский театр…
— Я думаю, обижен
простой народ, —
сказала она, вся вспыхнув, — очень уж обижен
простой народ.